ВИРТУОЗ СЦЕНИЧЕСКОГО ИСКУССТВА ГЕОРГИЙ ДУБОВ

В последних ролях народного артиста Беларуси, выдающегося актёра-коласовца Георгий Савельевича Дубова было что-то мистическое. Именно оно – незаметное непристальному глазу, загадочное, гофмановско-фантасмагорическое – не только заявлялось в характере, жанрово-стилевой заданности постановок, но и питалось самой жизнью, в которой мы существовали – и нашим сознанием, расколотым, раздроблённым, разобщённым. Может, об этом и думалось актёру, когда он напоследок жизни вышел в роли то ли Бога, то ли Дьявола, то ли какого-то другого высшего существа, которое управляет этим миром, распоряжается судьбами людей. Но перед нами был Бог-шут, клоун-паяц. Он выходил на сцену под бодряще-цирковую музыку и хлопал в ладони, весело насмехаясь и призывая зрителей присоединиться к этому трагическо-комедийному жизненному балагану. Какая-то грустная, а может, даже и страшная ирония ощущалась в том, что именно такая роль Старого слуги в спектакле «Недоразумение» по пьесе Альбера Камю стала для Дубова последней в его творческой жизни. Таким был финал. А как же звучало начало?

В 1959 году Георгий Дубов окончил Белорусский театрально-художественный институт, где учился у знаменитого, актёра, режиссёра и педагога Дмитрия Орлова. После он, вместе с женой, в будущем заслуженной артисткой БССР Тамарой Шашкиной, работал некоторое время в Гродненском областном драмтеатре и запомнился зрителю образами молодых современников. А затем судьба его перебросила в город над Западной Двиной. Была одна весомая причина переезда семейной пары: в Витебск перебрался главный режиссёр гродненской драмы Иосиф Попов. И артисты поехали следом.

Первой ролью на коласовской сцене стал Севка в спектакле «Чти отца своего» по пьесе Виктора Лаврентьева. Партнёрами Дубова были Александр Ильинский, Николай Звездочётов, Тимох Сергейчик – настоящие корифеи белорусской сцены.

От образов молодых героев, которые не оставили большого следа в его творческой биографии, он довольно органично перешёл к комедийно-острохарактерным ролям. Как раз в это время к коласовцам перешёл на должность главного режиссёра Семён Казимировский. Они стали хорошими сподвижниками, ведь во многом их художественные взгляды совпадали. Лучшие роли Георгия Дубова пришлись как раз на это время – конец 60-х – середину 70-х годов. Его игра граничила то с открытой буффонадой (как в «Клопе» Маяковского, где он трансформировался и в лихого парнишку, и в старого маразматика, и в настырную девушку), то с углублением в стихию смешного (как в «Докторе философии» Бранислава Нушича), то с захватывающе ошеломляющими по несуразности поступками, правдивым показом действия и чувств (как в «Слуге двух хозяев» Карло Гольдони).

Животу Цвийовича из «Доктора философии» Георгий Дубов играл с настоящим комедийным блеском. Сценический характер определяли две главные черты: тупая самоуверенность, что деньги – это всемогущий бог и с их помощью можно добиться осуществления любого замысла, и некая детская наивность на грани невероятной глупости.

Сеньор Панталоне из комедии «Слуге двух хозяев» в исполнении Дубова то наивно подозрительный, то такой же наивно легковерный. Образ, созданный артистом, был не просто смешным, в нём всё было освещено добродушной иронией: и островок рыжих волос на лысом темени, и суетливые жесты, и живот «мешочком», и мелкая походка.

Пик его творческого восхождения – роль Кирилла Кисельникова из драмы Александра Островского «Пучина» (режиссёр Семён Казимировский). Именно в этой роли артист заметно вышел за рамки чисто комедийного амплуа и углубился в психологическо-драматическое русло. Роль Кисельникова складывалась как бы из трёх гармонично связанных между собой частей. В первой сцене он весёлый, немного смущённый, наивный, доверчивый, счастливый жених, которому будущее грезится в радужный красках. Во втором, а затем третьем действии на него наплывает столько жизненных испытаний (смерть детей, жажда жены до денег, вероломство тестя), что он не может их перенести. Пошатнулась его вера в честность, правду. Не выдержал в сражении с неправдой его ум, и в финале герой становится беспомощным ребёнком. Актёр демонстрировал богатую на психологическо-эмоциональные краски игру. В третьем, самом драматическом в пьесе и самом удачном по звучанию, действии, достигал высокого драматизма и потрясал зал темпераментом.

В репертуаре Георгия Савельевича был ряд других образов русской и мировой классической драматургии. Это Гаев в «Вишнёвом саде» Антона Чехова, сеньор Капулетти из «Ромео и Джульетты» и Сомерсет из «Генри VI» Уильяма Шекспира, Миллер из «Коварства и любви» Фридриха Шиллера, Нил Стратонович Дудукин в «Без вины виноватых» Александра Островского, Мордашов из спектакля «Ах, какой пассаж!» по русским водевилям.

Если артист выходил даже в самой незначительной роли, он становился центром зрительского внимания. Припомним его Митрофана из «Трёх мешков засорённой пшеницы» по повести Владимира Тендрякова (режиссёр Валерий Мазынский). Актёр играл его безжалостно: никакого сострадания не вызывала эта согнутая оборванная фигура, заросшее, опухшее лицо, по-бабски замотанное платком. И жутко делалось от его подлой неблагодарности к хозяевам, что приютили лагерного беглеца: «А вот сейчас я пройдусь с ножичком!» – говорил герой Дубова.

Значительно позднее актёр сыграет немного похожую роль – Человека в шляпе со спектакля «Завтрак с неизвестными» Владимира Дозорцева. Цель его героя – вытянуть на божий свет самое тёмное: дескать, ты такой же отвратительный червь, как и я, как и все мы, человеки…

Впрочем, немало довелось артисту сыграть разных мерзавцев, но Дубов никогда не довольствовался поверхностным разоблачением людских недостатков. А всегда стремился проникнуть в самые потайные глубины человеческой психики. Нет, совсем напрасно за ним на долгие годы было закреплено амплуа комедийного актёра! А он же так умел показать большую жизненную драму настоящего интеллигента в неблагоприятных условиях. Припомним хоть бы его доцента Синицына из пьесы Евгения Шабана «Остров Елены». На склоне лет его герой, пережив инфаркт и побывав в реанимации, стал очень осмотрительным, весьма молчаливым там, где надо кричать о несправедливости. И только попав на волшебное озеро, на  магический остров, он начал понимать нечто очень существенное о себе. После такого осознания дальше молчать стало просто невозможным.

Александр Рувимович Пинский из драмы братьев Стругацких «Жиды города Питера» прекрасно ощущает весь трагизм ситуации: события пьесы предсказывали августовский путч 91-го года. Герой хорошо помнит войну, Киев, Бабий Яр, но не склоняет головы, не падает духом. Артист делал из каждого выхода героя мини-спектакль и заставлял зрителя взрываться смехом, когда, переодетый в лагерного зека, давал советы соседям, что лучше взять в дорогу.

В последний период своей жизни, несмотря на серьёзную болезнь, Георгий Дубов играл много и интересно. Его Людовик Мерикюр со спектакля «Будьте здоровы!» по пьесе французского драматурга Пьера Шено вызывал сострадание и добрый смех зрителя, несмотря на то, что персонаж был отрицательный. Наверняка же, было что-то привлекательное в самом человеческом обаянии Георгия Савельевича, что провоцировало именно такую реакцию.

Стоит вспомнить и роль старого генерала из парадоксальной комедии Славомира Мрожека «Счастливое происшествие», который не желает рождения внука, ведь он может лишить его жизненных привилегий. Вот и следит дубовский персонаж за сыном и невесткой беспрерывно, даже ночью не оставляя их наедине. А с какой порывистостью он ездил по квартире на велосипеде, произнося оскорбительно-грозные монологи!..

Много интересного добавили в актёрскую сокровищницу Коласовского театра и роли Подсекальникова из спектакля «Самоубийца» по пьесе Николая Эрдмана, и госпожи Журден (которая почему-то оказалась Лениным в юбке) из «Полоумного Журдена» Михаила Булгакова, и загадочного Старика из «Недоразумения» Альбера Камю…

Так жаль, что этот выдающийся артист более не выйдет на витебскую сцену, что не будет очаровывать зрителя неожиданными комедийными трюками, яркой, открытой театральной буффонадой, сатирическим сарказмом, глубокой психологической проникновенностью... Но театр уверен, что ни из нашей памяти, ни из истории белорусского сценического искусства никогда не будет вычеркнуто имя – Георгия Савельевича Дубова.